В качестве первой обдуманной записи размещаю здесь свой рассказ, написанный еще в 2008. Рассказ я написал для конкурса "Дебют". Рассказ не попал в лонг-лист, но все же слегка меня прославил. (Экономьте ваше время - читайте сразу последний абзац заметки!)) Рассказ, естественно, основан на реальных событиях.

Вопреки

Судьба – маленький капризный ребенок, а мы лишь муравьи у его ног. Бегаем, суетимся, пытаемся придать своим действиям какой-то смысл, забывая или даже не зная, что нас могут придавить в любую секунду, засунуть в муравейник прутик, который нам придется вынимать или же кинуть вкусную дохлую гусеницу. И мы будем причитать или благодарить богов за ниспосланное. Мы пытаемся найти в произошедшем какую-то тайную логику. Только тщетно. В действиях ребенка нет смысла, нет муравьиной логики. Ему скучно и он развлекается. А мы успокаиваем себя дурной присказкой: «Всё, что ни делается, то к лучшему». Скажите это жертвам Освенцима. Впрочем, наверняка, кто-нибудь говорил об этом и до меня.

Не по-зимнему теплым, но ветреным январским днем, мы пошли к Финскому через «Парк 300-летия Петербурга». Парк не открыт еще официально, мы влезли через дырку в разогнутых прутьях забора. На дорожках грязь и слякоть. Теплая зима. В парке не совсем пусто, присутствуют несколько любителей прогулок, вроде нас с Саней. Почти на самом берегу одинокая башня-маяк из серого, темнее питерского неба, камня. В башню почему-то нет входа.

- Я не понимаю, как это случилось? Ну, неужели я был плохим мужем? – этот вопрос Саня задает себе, а заодно и мне, вот уже второй день – с тех пор, как узнал, что жена его, уехавшая на годичную практику в Китай, нашла там себе другого.

- Она забыла меня, просто забыла! Мы пол года не виделись, даже больше. Я ведь ради неё в Америку уезжал работать летом. Думал, будут деньги, съездим с ней куда-нибудь…

Он в отчаянии. Второй день я выслушиваю его «рулады» и, говоря откровенно, это не так-то просто.

          - Это всё тёща! Она постоянно вмешивалась в нашу жизнь. Аня маме каждый день звонила. И теперь вот… Аня просила меня дать подумать ей пол часа – приезжать мне в Китай к ней на каникулы, как я собирался, или нет. Я знаю, она в это время с мамой советовалась. Наверняка!

          Мы спустились с площадки парка – весь он находится на некотором возвышении – на песок берега. Через каждые 20 – 30 метров у самой кромки льда залива лежат гигантские металлические полуржавые буйки.

          Невысокая, черноволосая, с короткой стрижкой и фигурой подростка – я видел его жену считанные разы и знаю о ней только то, что рассказывал Саня. Когда мы познакомились на втором курсе, он уже был женат на этой девочке из богатой семьи. Квартира, размером с дворец в районе Мариинки, пара джипов припаркованы в закрытом дворе. Куда там твоя двушка в спальном районе, Саня! Мама Ани не работает. Зачем на это тратить время, если есть деньги? Вместо этого она занимается личной жизнью своих дочерей.

          - Понимаешь, она же домашняя девочка. Всё детство и юность возле мамы, дома сидела…

          Я понимаю. Замужество было экстравагантным поступком, прихотью, в которой, очевидно, родители не смогли отказать. До этого Аня делала только то, что ей скажет мама. Даже на Восточный факультет поступила по маминой указке, хотя мечтала быть художницей. Впрочем, и это я знаю только со слов Сани.

Мы идем по льду на самой кромке берега. Он, словно замершая волна прибоя, накрыл собой песок пляжа, разделив сушу и плохо замерзшую воду. Тонкий лед хрустит под ногами.

          Человек, как архитектор, возводит здание своей судьбы. Но строит он его из игральных карт и на песке. Годами он ставит одну карту на другую, медленно и осторожно идет к своей цели. Вдруг легкое дуновение, колебание песка, несколько долей секунд неустойчивости и от строения не останется и следа. Впрочем, нет, и это не то.

          - Я ведь так её любил, - Саня повторяет это бессильно, словно хочет сказать: «Я сделал всё, что мог». С соответствующим выражением лица. Я смотрю на его мучения с жалостью. Именно она, жалость, заставила меня день назад, бросив всё, поехать к нему через пол города и сидеть теперь в его неуютной квартире, выслушивая бесконечные монологи о чужой личной жизни. Я опасался, пока ехал сюда, что Саня попытается покончить с собой или, по крайней мере, сделает что-нибудь подобное. Опасения оказались напрасными – он ограничился монологами.

Да, конечно, тёща вмешивалась. Как можно избежать родительского  вмешательства, если живешь за их счёт? Я видел свадебные фотки – свадьба детей. Смущенные молодожёны, улыбающиеся родители с обеих сторон. Сане ведь было едва 20, а невесте его и того меньше. Само торжество происходило в шикарных интерьерах. Уж не знаю, как их родители договорились между собой обо всем. Такая страстная, молниеносная любовь – ее родители на этот раз ничего не смогли сделать (прежде всего, мама –  папа не в счет в семейных делах, крутой бизнесмен в руках жены совсем плюшевый).

          Чуть дальше от берега чернеют фигуры людей, стоящих на льду. Может быть рыбаки? Не очень понятно как они туда забрались – лёд ведь такой хрупкий, крошится и трескается под ногами. Я пытаюсь пересчитать людей на льду, но бросаю это занятие. Мы идем дальше по берегу.

          Жизнь как механически-мясное бесчеловечное существо. Не мыслящая, в человеческом понимании этого слова, машина, ломающая всё на своем пути. И человек противостоит этой машине, проводя свою волю, внося высший смысл в окружающее его пространство. До определенного момента ему может это удаваться, он может даже создавать цельное изображение из своих идей, логики, смыслов. Но затем хаотическая машина судьбы вторгается в его мир, чтобы рушить всё, обнажая механически-мясную,  плоскостную, бездуховную сущность жизни и убивая человека видом этого обнажения. Впрочем, и этот образ слишком надуман.

          Вдали виден Крестовский, ближе к нам – Елагин остров с непонятным гигантским монументом. Мы идем в противоположенном направлении. Я люблю пустынные пляжи, они напоминают, что люди – еще не всё, что есть на Земле.

- Там, - показывает мой спутник на горизонт, - в ясные дни виден Петергоф.

Помолчав, он добавил, глядя под ноги:

- Мы с Аней ездили туда пару раз.
Привыкай, Саня, теперь многие места будут напоминать тебе о ней. Город станет похож на поле боя, изрезанное воронками воспоминаний.

Сегодня пасмурный день. Море и небо сливаются на горизонте в едином облаке серого марева, никакого Петергофа. Северное море зимой. Пейзаж абсолютно исландский, хоть я и не бывал в Исландии, но примерно такой её себе представляю. Теперь понятно, откуда берутся заунывные песни Бьорк.

- Я ее так любил… - едва слышно шепчет Саня, шагая рядом и смотря себе под ноги.

Некоторое время назад я думал что, если отклоняться от «прямой линии жизни», о которой говорил Хармс, отклоняться от исключительно «плоского», материального, обыденного существования, уходить от этого в искусство, в исторические деяния, то возможно победить судьбу, смерть, если хотите, некоторым образом восторжествовать над ними. Но потом я понял, что это мнимая победа, утешение лишь для самого себя, не более. Ведь и Хармс судьбу свою не переломил, она его победила. А посмертное признание – слабое утешение для живущего.

- Смотри, - Саня нашел на песке кусок чистого льда чуть больше ладони. Он прозрачен, как воздух в морозный зимний день, – я толкну его в воду, и он поплывет.

Кажется, впервые за эти два дня Саня смог говорить о чем-то, не касающемся его семейных отношений.

- Не поплывет, - я не склонен верить в хорошее. Он пнул лёд в воду.

- Ну? – лёд плывет, едва заметный в воде.

- Он утонул, - говорю я. Очертания плывущей льдинки едва заметны. Утонул или нет?

- Да где? Вон он плывет! – негодует мой друг. Плывет или уже нет?

Может, судьба – слепая женщина с веслом? Она размахивает им во все стороны. Не многие решаться противостоять ей, выстраивать свою волю, вопреки её прихотям. И может, легче и проще встать перед ней на колени, согнуть спину. Но слепая, она не щадит никого, бьёт раболепных и непокорных. Где бы ты ни был, ее удар может прибить тебя в любую секунду. Поэтому надо стоять прямо, пусть кажется, что это бесполезно и победить не удастся.  Стоять прямо из уважения перед самим собой. Стоять прямо до последней возможности.

- Позвоню ей еще раз, поговорю, - произнес вдруг Саня. Мы уходим с берега – промозглая сырость гонит нас. Но я никак не могу отделаться от ощущения, что всё уже кончено и кусок льда всё равно утонет. Не буду отговаривать, пусть звонит ей в Китай, пусть попробует еще раз. Саня еще не понял, что три прядильщицы в белых одеждах уже решили за нас, как дальше будет виться та нить, что соединяет прошлое с будущим и когда ей следует оборваться. Нет, я не стану говорить ему, что всё уже тщетно, кусок льда утонет, а нить оборвется – пусть пытается. И плевать, что нож неотвратимости уже занесен.

 2008